«В области онкологии мы движемся мелкими перебежками к следующей Нобелевской премии»

Дмитрий Гурамович Ахаладзе, хирург-онколог, доктор медицинский наук, заместитель главного врача по хирургии, директор Института детской хирургии и онкологии Центра детской гематологии, онкологии и иммунологии им. Дмитрия Рогачева

– Дмитрий Гурамович, вы говорили, что вопрос выбора профессии перед вами не стоял, вы уже в детстве знали, что станете врачом, как папа и дедушка. В чем отец прежде всего был для вас примером?

Да, папа для меня всегда был авторитетом номер один. Я интересовался, что он делает, с кем общается, хотел все повторять за ним. Мама вспоминала, как в три года я даже бриться требовал вместе с отцом, и мне давали станок без лезвия. Я надевал пиджак и с деловым видом садился есть кашу, подражая папе, который утром собирался на работу. Отец для меня и сейчас недосягаемый Олимп, я понимаю, что таких нравственных высот достичь уже не смогу. Он кристально чистый человек, ни разу не давший осечки в профессиональных, жизненных и бытовых вопросах. Это пример для подражания на всю жизнь. 

Тогда мы, мальчишки, брали ролевые модели из жизни, а не из фильмов. К тому же с телевидением не складывалось: когда мы жили в Тбилиси, у нас не было электричества, когда в Москве на Арбате в коммунальной квартире — не было телевизора. И я слушал рассказы, как папа лечит людей, оперирует их, и после этого они живут и здравствуют. И у меня сложилось представление об отце как о герое, который приносит пользу и творит добро. Мне тоже так хотелось.

– Вы мечтали совершить какое-нибудь открытие в медицине?

Это пришло гораздо позже. Сначала хотелось просто хирургии, которая мне виделась чем-то рискованным, я мечтал спасать жизни людей — как в кино. Воображал какие-то экстраординарные ситуации в операционной, маски, инструменты, кровь, короче говоря, очень динамичное действо. Думаю, многие молодые доктора, которые к нам приходят, тоже хотят быть такими героями. Заняться наукой меня надоумил папа, подсказал, что она дает возможность реализовать новые идеи. Осознание его слов пришло ко мне не сразу, и долго в диалогах с отцом я провозглашал, что для меня важно только «рукоделие», мастерство. Ведь в хирургии множество сложных моментов, это действительно то, ради чего стоило родиться, чему стоило посвятить жизнь. Но ремесленничество без одушевленной идеи — просто ремесленничество, а когда появляется научная перспектива, открываются совершенно другие грани. Есть несколько выдающихся хирургов, обладающих незаурядными «техническими» навыками, но при том они непревзойденные ученые. Я затрудняюсь сказать, кем бы мне хотелось быть больше — хирургом средней руки или развивающимся в науке. Для меня хирургия и наука равнозначны, хотя в моей жизни они конкурируют. 

– Вы кем себя считаете? Ученым-исследователем?

Я себя считаю сотрудником Центра им. Дмитрия Рогачева, горжусь этим и стараюсь не опростоволоситься.

Фото предоставлено пресс-службой

– Вашим учителем был выдающейся хирург, трансплантолог Сергей Владимирович Готье. Это он повлиял на выбор направления — трансплантация печени и поджелудочной железы? 

Первую трансплантацию печени осуществил в 1963 году американский хирург Томас Старзл, но ребенок умер от кровопотери.

В России первую родственную трансплантацию печени ребенку сделал Сергей Готье, железу и почку тоже первым пересадил Готье, и первую кишку — Готье...Сердечно-легочный комплекс — тоже Готье, и в этой операции мне посчастливилось принимать участие . 

– Дмитрий Гурамович, расскажите, чего вам удалось достичь в прошлом году? Чем гордитесь и чем можете поделиться с нашими читателями?

На базе Центра им. Рогачева мы уже второй год развиваем программу обучения молодежи в рамках специальности, которой сегодня документально не существует, — детская хирургия печени и поджелудочной железы. В нашем центре собраны уникальные возможности и технологии, благодаря которым можно реализовывать в том числе клинические исследования. Студенты очень помогают нам с опытами на грызунах — мы исследуем возможности функционального резерва печени). К нам приезжают студенты из разных вузов, не только из Москвы, но и из регионов. В прошлом году все первые места на олимпиадах получили наши ученики. Да, они продолжают наши идеи, но все идеи со временем требуют нового вдоха. Молодежь отлично осваивает лапароскопические и мануальные навыки и показывает высокие результаты не только в науке, но и в хирургии.

Мы еще больше расширили границы возможного в операциях минимально инвазивного доступа. Все, что с организмом можно было сделать, человечество уже сделало: все можно перекроить, пересадить, исправить, починить… Все сделано до нас. Сегодня надо стараться свести к минимуму хирургическое вмешательство и сделать так, чтобы пациент быстрее вернулся к обычной жизни. Но далеко не все, что мы умеем делать со взрослым организмом, мы научились делать с детским — здесь мы еще в пути. И все же в 2024 году мы в своих способностях врачевания не разочаровались. Это касается почек, легких, печени и поджелудочной железы. 

Мы прошли серьезный рубеж, который я сознательно откладывал, — сделали лапароскопическую операцию Бегера (резекция головки поджелудочной железы с сохранением двенадцатиперстной кишки — Прим. ред.) ребенку. Почему я ее откладывал? Дело в том, что существует «кривая обучения» — количество операций, которое должен сделать хирург, чтобы понять, что он овладел этой методикой. Мы такие операции делаем взрослым, но детям еще не проводили, потому что цена ошибки очень высока. Но мы рискнули, и у нас получилось! 

А лично для себя я наконец-то понял, что такое счастье. Спустя почти десять лет организационных работ в Грузии 12 сентября 2024 года мы пересадили печень 5-килограммовому ребенку в Тбилиси. Все эти годы мы преодолевали бюрократические препятствия. На следующий день после трансплантации я сидел на улице Абашидзе, в левой руке чурчхела, в правой — банка боржоми, и вспоминал, как вчера все проходило. И мне настолько было хорошо, что я постарался запомнить это ощущение. Прежде я никогда не понимал, когда я был счастлив — вроде бы, надо погрузиться в счастье, когда рождается ребенок, а у меня их двое. Что-то отличное от будней я чувствовал, но такого внятного ощущения счастья, как после трансплантации в Грузии, не было. Я с тех пор другие обстоятельства сравниваю с тем состоянием. Это большое событие для грузинских детей, которые были вынуждены искать средства, чтобы отправиться в Турцию, Армению или вызвать в Грузию иностранных врачей. 

– По вашим наблюдениям, онкологических диагнозов становится больше или меньше? 

К сожалению, меньше их не становится. И тенденции к снижению, согласно данным регистров, нет. У нас уже фронт работы определен на несколько лет вперед: даже если в следующем году не заболеет ни один ребенок, у нас много пациентов, которые требуют нашего дальнейшего участия в их жизни. Лечение онкологии — продолжающийся процесс, он требует постоянной вовлеченности. 

Все чаще мы встречаем «взрослые» опухоли у детей. Так же часто сталкиваемся с ситуациями, когда «детские» опухоли находят у взрослых. Это драматично. Детей, которые болеют «взрослым» раком, сложнее вылечить, как и «детские» саркомы у взрослых. «Старческих» опухолей у молодых я видел пугающее количество — например, рак поджелудочной железы. О чем это говорит? Мы сами провоцируем их возникновение: экология, негативные мысли, постоянный стресс. Вы меня спросите: а при чем тут дети? Но детей рожают родители, а они находятся в постоянном стрессе, дышат загрязненным воздухом, питаются как попало и имеют вредные привычки. Любая опухоль — целый каскад реакций, которые должны случиться, чтобы мутировала одна клетка. Можно нести в себе какую-то генетическую поломку, спровоцировать ее может все что угодно. Мы сейчас с вами разговариваем, а в нашем организме образовываются раковые клетки, но поскольку работает иммунитет, для нас они не опасны. Если реакцией на стресс будет поломка иммунитета, ответом может стать опухоль. 

– Что бы вы сказали родителям, которые столкнулись с онкологическим диагнозом у своего ребенка?

В первую очередь: выше нос. Драма разворачивается тогда, когда неизвестно, что делать. Когда понятно, что делать, нужно просто двигаться вперед и молиться Богу. Злокачественная опухоль — не приговор, ею надо усиленно заниматься, и в нашем центре созданы для этого все условия и возможности. У всех вызывают трепет и слезы дети без волос. Но, во-первых, волосы отрастут, во-вторых, детская онкология часто далеко не настолько драматична, как взрослая. Мне кажется, что это связано с тем, что дети более выносливы, ни один взрослый не перенесет той дозы химиотерапии, которую способен вынести ребенок. И трансплантации костного мозга у детей случаются чаще, чем у взрослых, потому что им чаще выполняют высокодозную химиотерапию и пересаживают костный мозг. Эта высокодозная химиотерапия убивает опухоль, и дети ее переносят гораздо лучше. Поэтому надо четко следовать всем нашим предписаниям и не унывать.

Фото предоставлено пресс-службой

– Болезнь нас опережает или мы болезнь?

Хороший вопрос. Бывает и так, и так. Я процитирую профессора Николая Сергеевича Грачева, генерального директора нашего центра. «Нынешний век — это триумф не хирурга, а больного. Не имеет значения, какую ты сделал операцию и насколько мастерски она получилась, главное — результат». Мы можем опередить болезнь, а она — нас, и наша задача в этой гонке — всегда оказываться в лидерах. Мы движемся мелкими перебежками, и для этого нужна наука, она позволяет нам выиграть несколько месяцев, если мы используем препарат и иммунотерапию. Ведь сейчас все новые и новые препараты появляются. 

– Вы думаете, скоро появится и вакцина от рака?

Вполне вероятно. Нобелевскую премию в области медицины вручили за открытия в иммунотерапии. Но если эти разработки разложить на много составных частей, мы будем сравнивать результат клинических исследований, когда мы сначала дали какой-то препарат животным, потом людям, и продлили жизнь некоторых пациентов на пару месяцев с этим препаратом. На его основе делают другой, более эффективный — и так мы идем к следующей Нобелевской премии. Но я не думаю, что в ближайшие годы лауреатами станут хирурги. Как я уже говорил, хирургия достигла всего, что возможно.

– А какой она будет через 50 лет?

На наш век и на век наших детей ее хватит, но хирургам надо быть готовыми отдать пальму первенства онкологам, если мы научимся практически все опухоли лечить лекарствами — а динамика тут есть. Когда я был студентом, с 2002-го по 2008 годы, онкология была скорее хирургией, проводили радикальные операции. Сегодня это не так, и судьба пациента не должна определяться тем, к кому первому он постучался, к онкологу или к хирургу. Сейчас век доказательной медицины. Через 50 лет, если онкохирургия еще будет, она станет очень быстрой, минимально инвазивной, и мы научимся быстрее ставить больных на ноги. Онкология — это изощренная опухоль, почти всегда непредсказуемая.  Однажды мама, не являясь врачом, спросила моего отца-хирурга: что такое вирус? Он ответил: вирус — это сплетня. Она встраивается в генетический код, там продолжает «распускать слухи», передает неточную информацию, и дальше все искажается, искажается…

Пример: COVID-19 на наших глазах из вредоносного поветрия превратился в простуду. Будем надеяться, что такой же конец настигнет опухолевую клетку. Но она — более сложный сценарий, нежели вирус. Это целый организм, который состоит из множества таких «сплетен» и вокруг себя выстраивает инфраструктуру, он жадный и ревнивый, постоянно обкрадывает кровоток, ему нужны все элементы, которыми человек питается — поэтому онкологические пациенты худеют и имеют землистый цвет кожи. Все соки и силы забирает опухоль. Но есть одна особенность — опухоль не метастазирует из одного организма в другой. 

Фото предоставлено пресс-службой

– Расскажите, какое международное сотрудничество доступно сегодня вашему центру?

Мы стали плотно взаимодействовать со всеми странами БРИКС. Вы себе не представляете, на какой уровень в Индии вышла трансплантация органов! А уровень оказания трансплантологической помощи говорит об уровне развития здравоохранения в государстве. Там сумасшедшие результаты! У меня есть список центров трансплантологии, куда бы я хотел попасть: Франция, Германия, Япония… Но на первом месте — госпиталь в Ченнаи в Индии, один из лидеров по количеству проведенных трансплантаций печени. К нам регулярно приезжают делегации врачей из Китая и, конечно, из стран СНГ. Например, сейчас мы проводим совместные клинические исследования вместе с Казахстаном по ряду направлений. 

– Все ли необходимые лекарства удается получать? 

Да, практически все лекарства мы получаем, а  те, которых нет в России, наш Благотворительный фонд помогает доставить из-за рубежа. Мы имеем возможность оказывать детям любую помощь. Даже если путь усложнился, мы его пройдем.

– Есть случаи, когда все-таки необходимо лечение за границей? 

Нет. Я ни в коем случае не отговариваю родителей, но не знаю операций, которые мы не могли бы сделать у нас в стране. 

– Как вы восстанавливаетесь после работы? Удается побыть наедине с собой?

Конечно, хочется хотя бы раз в день иметь возможность уединиться. Я никогда не искал одиночества, но недавно обнаружил, что времени с самим собой мне стало очень не хватать, чтобы подумать, вспомнить прошедший год, спланировать наступивший и помолиться Богу. Все время находиться среди людей сложно. 

– Что вы считаете своей главной миссией?

Сделать так, чтобы мной гордились мои дети. Приумножить то, что я унаследовал от отца. Не заставить прятать глаза своих учителей. Люди ставят себе цели: кто-то хочет заработать денег, кто-то стать профессором или директором. И мы движемся к ним, но почему многие не боятся основного экзамена на пороге вечности? Вот что надо целью в жизни ставить — заслужить Царствие небесное. А вообще, я так себе оракул, я умею давать блестящие советы, но следовать им не всегда получается. Мне кажется, я каждый день борюсь с собой и стараюсь одержать верх над самим собой. 

– А с чем в себе сражаетесь?

С тщеславием. И не могу сказать, что победил. У меня есть близкая подруга Анна Александровна Соловьева, одна из идейных вдохновителей Ассоциации онкологических пациентов «Здравствуй», она многому меня научила. Анна где только ни была и постоянно транслирует мне лучшие традиции врачевания со всего мира. Когда-то в своем кабинете в Центре им. Шумакова я решил развесить свои награды и дипломы, думая, что так заслужу доверие пациентов. Но меня самого они очень смущали, было непреодолимое желание их снять. Анна мне сказала, что за рубежом это отталкивает пациента, потому что он чувствует, что попал к светилу и начинает стесняться. А нам не нужны стесняющиеся пациенты, нам нужно откровение. Я подумал: как хорошо! Все снял и положил в шкаф.

Интервью: Ирина Добрецова